Неточные совпадения
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего
с тою, которую
с детства знала Кити и которая выражалась в обедне и всенощной во Вдовьем
Доме, где можно было встретить знакомых, и в изучении
с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная
с рядом прекрасных мыслей и чувств, в которую не только можно было верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
Хотя все сундуки были еще на ее руках и она не переставала рыться в них, перекладывать, развешивать, раскладывать, но ей недоставало шуму и суетливости барского, обитаемого господами, деревенского
дома, к которым она
с детства привыкла.
С интересом легкого удивления осматривалась она вокруг, как бы уже чужая этому
дому, так влитому в сознание
с детства, что, казалось, всегда носила его в себе, а теперь выглядевшему подобно родным местам, посещенным спустя ряд лет из круга жизни иной.
Посмотрев, как хлопотливо порхают в придорожном кустарнике овсянки, он в сотый раз подумал:
с детства,
дома и в школе, потом — в университете его начиняли массой ненужных, обременительных знаний, идей, потом он прочитал множество книг и вот не может найти себя в паутине насильно воспринятого чужого…
У него был свой сын, Андрей, почти одних лет
с Обломовым, да еще отдали ему одного мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все
детство проходил постоянно
с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у бабушки, а в чужом
доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
Аграфена Петровна лет десять в разное время провела
с матерью Нехлюдова за границей и имела вид и приемы барыни. Она жила в
доме Нехлюдовых
с детства и знала Дмитрия Ивановича еще Митенькой.
Этот неожиданный приезд Кости Бахарева поразил Привалова; он почуял сразу что-то недоброе и тотчас же отправился в «Золотой якорь». Бахарев был
дома и встретил друга
детства с насмешливой холодностью.
Софья Ивановна была из «сироток», безродная
с детства, дочь какого-то темного дьякона, взросшая в богатом
доме своей благодетельницы, воспитательницы и мучительницы, знатной генеральши-старухи, вдовы генерала Ворохова.
С самого
детства не покидал он родительского
дома и под руководством своей матери, добрейшей, но совершенно тупоумной женщины, Василисы Васильевны, вырос баловнем и барчуком.
Татьяна даже не хотела переселиться к нам в
дом и продолжала жить у своей сестры, вместе
с Асей. В
детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком,
с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, — ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, — и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом году она лишилась матери.
Около того времени, как тверская кузина уехала в Корчеву, умерла бабушка Ника, матери он лишился в первом
детстве. В их
доме была суета, и Зонненберг, которому нечего было делать, тоже хлопотал и представлял, что сбит
с ног; он привел Ника
с утра к нам и просил его на весь день оставить у нас. Ник был грустен, испуган; вероятно, он любил бабушку. Он так поэтически вспомнил ее потом...
Действительность, представившаяся моим глазам, была поистине ужасна. Я
с детства привык к грубым формам помещичьего произвола, который выражался в нашем
доме в форме сквернословия, пощечин, зуботычин и т. д., привык до того, что они почти не трогали меня. Но до истязания у нас не доходило. Тут же я увидал картину такого возмутительного свойства, что на минуту остановился как вкопанный, не веря глазам своим.
Путешествие и особенно отъезд из
дому мне всегда были трудны и я нервничал, несмотря на то, что
с детства я часто ездил за границу.
Природа любит и ласкает таких людей: она вознаградит Птицына не тремя, а четырьмя
домами наверно, и именно за то, что он
с самого
детства уже знал, что Ротшильдом никогда не будет.
Поместили нас в общественном
доме. В тот же вечер явились К. Карл,
с Нонушкой и Мария Николаевна
с Мишей. [К. Карл. — Кузьмина, воспитательница Нонушки —
С. Н. Муравьевой; Мария Николаевна — Волконская, ее сын Миша — крестник Пущина, писавший ему в
детстве: «Милый Папа Ваня».] Объятия и пр., как ты можешь себе представить. Радостно было мне найти прежнее неизменное чувство доброй моей кумушки. Миша вырос и узнал меня совершенно — мальчишка хоть куда: смел, говорлив, весел.
В господском
доме шел ужаснейший переполох по случаю приезда барина, который не бывал на заводах
с раннего
детства.
Только обязательная служба до известной степени выводила его из счастливого безмятежия. К ней он продолжал относиться
с величайшим нетерпением и, отбывая повинность, выражался, что и он каждый день приносит свою долю вреда. Думаю, впрочем, что и это он говорил, не анализируя своих слов. Фраза эта, очевидно, была, так сказать, семейным преданием и запала в его душу
с детства в родном
доме, где все, начиная
с отца и кончая деревенскими кузенами, кичились какою-то воображаемою независимостью.
Великопостная служба, так знакомая еще
с далекого
детства, в родительском
доме, торжественные молитвы, земные поклоны — все это расшевеливало в душе моей далекое-далекое минувшее, напоминало впечатления еще детских лет, и, помню, мне очень приятно было, когда, бывало, утром, по подмерзшей за ночь земле, нас водили под конвоем
с заряженными ружьями в божий
дом.
— Вы видите, господа, что он действительно ненормален и опека необходима! Это началось
с ним тотчас после смерти отца, которого он страстно любил, спросите слуг — они все знают о его болезни. Они молчали до последнего времени — это добрые люди, им дорога честь
дома, где многие из них живут
с детства. Я тоже скрывала несчастие — ведь нельзя гордиться тем, что брат безумен…
«Нет, нет, не надо, что ты, сохрани господи: если я
с ним хоть раз увижусь я убегу из
дому, я уж не пойду домой ни за что на свете!» Это в ней не разумная предосторожность говорит, — это страсть; и уж видно, что как она себя ни сдерживала, а страсть выше ее, выше всех ее предрассудков и страхов, выше всех внушений, слышанных ею
с детства.
На другой день он долго не решался выйти из
дома, лежал в постели, глядя в потолок; перед ним плавало свинцовое лицо Саши
с тусклыми глазами и венцом красных прыщей на лбу. Это лицо сегодня напоминало ему
детство и зловещую луну, в тумане, над болотом.
Он, вероятно, мог быть хорошим проповедником, утешителем и наставником страждущего человечества, которому он
с раннего
детства привык служить под руководством своей матери и которое оставалось ему навсегда близким и понятным; к людским неправдам и порокам он был снисходителен не менее своей матери, но страстная религиозность его детских лет скоро прошла в
доме дяди.
Жена Игнатия Долинского, сиротка, выросшая «в племянницах» в одном русском купеческом
доме, принадлежала к весьма немалочисленному разряду наших
с детства забитых великорусских женщин, остающихся на целую жизнь безответными, сиротливыми детьми и молитвенницами за затолокший их мир божий.
Такие крошечные рты,
с немножко оттопыренными губками, нарисованы у всех Протозановых, которых портреты я
с детства видела в бабушкином
доме; но князь Яков Львович немножко даже утрировал эту черту: его маленький ротик придавал его лицу сходство
с какою-то бойкою птичкой, отчего в семье его звали также и «чижиком».
День этот был день рождения княгини, и она
с детства еще привыкла этот день весело встречать и весело проводить, а потому поутру вошла в кабинет мужа
с улыбающимся лицом и, поцеловав его, спросила, будет ли он сегодня обедать
дома.
Мерова по уходе ее залилась слезами: она
с детства не встречала такого ухода и такой ласки, как нашла это в
доме Бегушева.
Признаюсь, хоронить таких людей, как Беликов, это большое удовольствие. Когда мы возвращались
с кладбища, то у нас были скромные, постные физиономии; никому не хотелось обнаружить этого чувства удовольствия, — чувства, похожего на то, какое мы испытывали давно-давно, еще в
детстве, когда старшие уезжали из
дому и мы бегали по саду час-другой, наслаждаясь полною свободой. Ах, свобода, свобода! Даже намек, даже слабая надежда на ее возможность дает душе крылья, не правда ли?
И вдруг то необыкновенно хорошее, радостное и мирное, чего я не испытывал
с самого
детства, нахлынуло на меня вместе
с сознанием, что я далек от смерти, что впереди еще целая жизнь, которую я, наверно, сумею повернуть по-своему (о! наверно сумею), и я, хотя
с трудом, повернулся на бок, поджал ноги, подложил ладонь под голову и заснул, точно так, как в
детстве, когда, бывало, проснешься ночью возле спящей матери, когда в окно стучит ветер, и в трубе жалобно воет буря, и бревна
дома стреляют, как из пистолета, от лютого мороза, и начнешь тихонько плакать, и боясь и желая разбудить мать, и она проснется, сквозь сон поцелует и перекрестит, и, успокоенный, свертываешься калачиком и засыпаешь
с отрадой в маленькой душе.
В околотке он был известен не столько под своим собственным именем и фамилией, сколько под именем графского племянника, хотя родство это было весьма сомнительно, и снискан некоторым вниманием Сапег он собственно был за то, что еще в
детстве рос у них в
доме с предназначением быть карликом; но так как вырос более, чем следовало, то и был отправлен обратно в свою усадьбу
с назначением пожизненной пенсии.
Оба, растроганные, пошли в
дом и стали пить чай из старинных фарфоровых чашек, со сливками,
с сытными, сдобными кренделями — и эти мелочи опять напомнили Коврину его
детство и юность.
— Извините за нескромность и не досадуйте; я без намерения. Продолжаю: я вовсе не будущий размиллионер, как вы изволили выразиться (и что у вас за идея была!). Я весь тут, как видите, но зато в будущности моей я совершенно уверен. Героем и благодетелем ничьим не буду, а себя и жену обеспечу. Конечно, у меня теперь ничего нет, я даже воспитывался в их
доме,
с самого
детства…
В
детстве, когда отец Анны Акимовны был простым рабочим, она живала в таких
домах, и потом, когда обстоятельства изменились, часто посещала их в качестве благотворительницы; узкая каменная лестница
с высокими ступенями, грязная, прерываемая в каждом этаже площадкою; засаленный фонарь в пролете; смрад, на площадках около дверей корыта, горшки, лохмотья, — все это было знакомо ей уже давным-давно…
А потому не мог я этого долго терпеть и под каким ни есть предлогом покинул работу и побежал домой; думаю: пока никого
дома нет, распытаю я что-нибудь у Михайлицы. Хоша ей Лука Кирилов и не открывался, но она его, при всей своей простоте, все-таки как-то проницала, а таиться от меня она не станет, потому что я был
с детства сиротою и у них вместо сына возрос, и она мне была все равно как второродительница.
Все это было уже давно, во времена моего далекого
детства, но и до сих пор во мне живы впечатления этого дня. Я будто вижу нашу площадь, кишащую толпой, точно в растревоженном муравейнике,
дом Баси
с пилястрами на верхнем этаже и
с украшениями в особенном еврейском стиле, неуклюжую громоздкую коляску на высоких круглых рессорах и молодые глаза старого цадика
с черной, как смоль, бородой. И еще вспоминается мне задорный взгляд моего товарища Фройма Менделя и готовая вспыхнуть ссора двух братьев.
Правнук Авдотьи, Матвей,
с самого
детства боролся
с мечтаниями и едва не погиб, другой правнук, Яков Иваныч, был православным, но после смерти жены вдруг перестал ходить в церковь и молился
дома.
Главное, она
с самого начала, как ни крепилась, а бросилась ко мне
с любовью, встречала, когда я приезжал по вечерам,
с восторгом, рассказывала своим лепетом (очаровательным лепетом невинности!) всё свое
детство, младенчество, про родительский
дом, про отца и мать.
То, к чему он больше и больше привязывался
с самого раннего
детства, о чем любил думать, когда сидел, бывало, в душном классе или в аудитории, — ясность, чистота, радость, всё, что наполняло
дом жизнью и светом, ушло безвозвратно, исчезло и смешалось
с грубою, неуклюжею историей какого-то батальонного командира, великодушного прапорщика, развратной бабы, застрелившегося дедушки…
— Он еще
с детства себя не берег, оттого, что в баловстве родился и вырос; другие промышленники по этому же делу, еще в мальчиках живши, в
дома присылают, а наш все из
дому пишет да требует: посылали, посылали, наконец, сами в разоренье пришли.
Я был однажды приглашен к одной старой девушке лет под пятьдесят, владетельнице небольшого
дома на Петербургской стороне; она жила в трех маленьких, низких комнатах, уставленных киотами
с лампадками, вместе со своей подругой
детства, такою же желтою и худою, как она. Больная, на вид очень нервная и истеричная, жаловалась на сердцебиение и боли в груди; днем, часов около пяти, у нее являлось сильное стеснение дыхания и как будто затрудненное глотание.
Своенравное и балованное
дома дитя, она
с детства еще, без призора матери, привыкла совсем самостоятельно распоряжаться собою и потому не долго думала над проектом побега в Петербург.
Когда Герасим вошел в родительский
дом и, помолившись семейным иконам, оглянул
с детства знакомую избу, его сердце еще больше упало.
С ними приехал их дальний родственник, хромой Алеша, круглый сирота, которого воспитывали в
доме Извольцевых
с самого раннего
детства.
Слова он, кажется, произносил не совсем верно, но он их так заучил
с детства, да и она так же. Но что бы они ни пели, как бы ни выговаривали слов, их голоса стремительно сливались, на душе их был праздник. И она, и он забыли тут, где они, кто они; потом она ему признавалась, что муж,
дом — совсем выскочили у нее из головы, а у него явилось безумное желание схватить ее, увлечь
с собой и плыть неизвестно куда…
Вотчинные права барина выступали и передо мною во всей их суровости. И в нашем
доме на протяжении десяти лет, от раннего
детства до выхода из гимназии, происходили случаи помещичьей карательной расправы. Троим дворовым «забрили лбы», один ходил
с полгода в арестантской форме; помню и экзекуцию псаря на конюшне. Все эти наказания были,
с господской точки зрения, «за дело»; но бесправие наказуемых и бесконтрольность карающей власти вставали перед нами достаточно ясно и заставляли нас тайно страдать.
Как уроженец Нижнего я
с детства наслушался тамошнего народного говора на"он"и в городе, от дворовых, мещан, купцов, и в деревне от мужиков. Но нижегородский говор отличается от костромского. Когда к нам в
дом летом приходили работники костромские (плотники из Галичского уезда, почему народ, в том числе и наши дворовые, всегда звали их"галки"), я прислушивался к их говору и любил болтать
с ними.
— Вздор;
дом, где живет такой мой слуга, как ты, должен быть сохранен в крепости, а не разломан. Я тебя хорошо знаю, и у меня, кроме тебя и Орлова, нет верных людей. А Бибикову скажи от моего имени, чтобы он тебя ничем не смел беспокоить. Если же он тебя не послушается, то напиши мне страховое письмо, — я за тебя заступлюсь, потому что я тебя
с детства знаю.
«После него в
доме водворился мир» — только не для всех это уже было благовременно. Золотая пора для воспитания юноши прошла в пустой и глупой суете; кое-как
с детства нареченного «дипломата в истинно русском духе» выпустили в свет просто подпоручиком, да при том и тут из него вышло что-то такое, что даже трудно понять: по фигуральному выражению Исмайлова: «он вышел офицер не в службе».
— Я не знаю, право… Это как-то безотчетно вышло… меня
с детства влекло на сцену… Мы
дома устраивали театры, потом я читала на литературных занятиях в гимназии. Потом участвовала в любительских спектаклях. А сюда я попала как-то неожиданно…
На воспоминаниях своего
детства, когда он жил до поступления в корпус в
доме этой тетушки, Евгений Николаевич останавливался
с особенными подробностями и удовольствием.
Не сошлась она и
с невесткой,
с детства привыкшей к придворному обхождению и воспитанной в
доме надменного Александра Львовича Нарышкина, выискивавшего себе невест между дочерьми владетельных немецких князей.